| rob3k | Дата: Вторник, 23.03.2010, 13:33 | Сообщение # 1 |
| |
 |
| Я тут Главный! |
| |
| Группа: Администраторы |
| Сообщений: 494 |
|
« 250 » |
| |
| Статус: Скоро будет |
| |
|
Диакон АНДРЕЙ КУРАЕВ ПОЛЕМИЧНОСТЬ ШЕСТОДНЕВА
Нельзя понять Новый Завет, не зная Завета Ветхого. И нельзя понять во всех деталях мир Ветхого Завета, если не знать того религиозного мира, что ему предшествует и его окружает — мира языческого. Да, язычество присутствует на страницах Библии. Речь не идет о простых заимствованиях;
мир язычества так присутствует на страницах Писания, как ан¬тичная философия присутствует на страницах книги Оригена "Против Цельса". Цитаты явные и скрытые; цитаты опровер¬гаемые и цитаты, используемые лишь для того, чтобы с по¬мощью языческих мудрецов опровергнуть суждения язычников же. Ориген и предшествовавшие ему апологеты пробуют соста¬вить христианский катехизис из языческих философских тек¬стов. Историк философии, видя, как обращаются раннехристи¬анские авторы с философскими цитатами, как вырывают их из контекста и заставляют греческих мудрецов говорить то же, что и еврейская Библия, может лишь возмущенно схватиться за го¬лову. Но то, как одна культура опознает нечто в другой как "свое" или отторгает как радикально чужое, не всегда соответ¬ствует строгим требованиям научной герменевтики.
Так же и библейские авторы, совершающие свой труд среди несравнимо более древних и более богатых традиций Египта, Междуречья, Ближнего Востока, были обречены на взаимодей¬ствие с ними. Свое знание они получили от Того, Кто выше всех культур. Но передать его они должны были людям, погру¬женным в мир культурных стереотипов, причем стереотипов не только и не столько своей собственной израильской культуры, сколько соседних цивилизаций: народ, к которому обращались пророки, поглядывал в сторону Египта или Вавилона с не меньшей похотью, чем современный российский обыватель на Америку или Швейцарию. Поэтому слово Откровения надо было облекать не просто в человеческое слово и не просто в материю своей культуры. Неизбежно было учитывать, какие стереотипы языческого мировоззрения еще живы в душах и в языке людей. Как на страницах раннехристианских апологетов, так и на страницах древнееврейских пророков многие языче¬ские цитации появляются именно потому, что на эти темы лю¬бят говорить язычники. И надо оспорить эти тезисы язычни¬
ков — но для этого надо говорить на их же языке...
Сравнительно-атеистическое религиеведение любит указы¬вать параллели между библейскими повествованиями и языче¬скими мифами. И делать вывод: вот, мол, это результат заим¬ствований. Так вообще всю историю мировой литературы легко свести к истории плагиатов и цитат. Но даже в литературе прикосновение гения к прежнему материалу позволяет лучше понять масштаб его дарования. Кто бы помнил сюжет народ¬ной книги о докторе Фаусте, если бы к нему не прикоснулся Гете? И кого бы интересовали семейные интриги датской ди¬настии, изложенные в древней хронике, если бы о них не рас¬сказал Шекспир? Так и при анализе библейской реинтерпрета-ции мифологического материала малоинтересно лишь отме¬тить, что некоторые сюжеты повторяются. Гораздо интереснее заметить те детали, акценты и пропуски, которые представляет именно библейская версия. И тогда там, где анти-библеисты прошлого века видели механическое заимствование и копиро¬вание, откроется нечто противоположное: сознательная и си-стематическая полемика. И тот текст, который в библиотечных каталогах отмечен как "древнееврейская мифология", предста¬нет первым в мире грандиозным проектом демифологизации.
Любая культура гораздо "экуменичнее", чем хочется ее идеологам. Школа книжников и жрецов призвана охранять свое и не слишком склонна к заимствованиям. Но обыденное мышление несравненно более открыто к синкретизму. При пе¬ресказе от рынка к рынку и от кухни к кухне предания разных народов, предсказания разных пророков и подвиги разных ге¬роев перемешиваются. Эту смесь не дерзнет занести на свои страницы образованный книжник, но всем амулетам и всем басням найдется место в домашнем обиходе простолюдина1. Так сосуществуют закрытая "эзотерика" жрецов и открытый всем ветрам и мифам эзотерический синкретизм массы. Но в Израиле — едва ли не впервые в истории человечества — "книжники" подняли открытый, сознательный и систематиче¬ский бунт против эзотерической религиозности своего народа. Тысячелетие спустя после Моисея ионийцы также дерзнули пойти путем демифологизации, начали искать первоначала бы-
^ишь один пример такого обиходно-магического синкретизма: языческие заклинатели, весьма далекие от следования библейским нормам благочестия, тем не менее в ряду богов и демонов призывали "Бога Авраама" (см. Ориген. Против Цельса. 1, 22). Это было в те времена, когда христианство было еще малозамет¬но, а иудеи в глазах язычников невозвратно скомпрометировали свою рели¬гию — потеряв Иерусалим. Но, хоть и слаб по языческим меркам и представле¬ниям оказался "Бог Авраама", однако в хорошем хозяйстве все сгодится — а по¬тому лучше на всякий случай призвать и его.
тия и создавать первые философские системы. В греческих фи¬лософах, занимавшихся десакрализацией космоса, их соотече¬ственники увидели атеистов. Не заподозрили ли бы они нечто подобное и в Моисее? Во всяком случае римский полководец, вошедший в Святая святых Иерусалимского храма, явно был близок к этому... Да и в целом Библия — наименее "сакраль¬ное" из всех священных писаний. В ней нет инструкций о том, как строить третьи глазки, как по утрам промывать чакры или будить в себе зверя Кундалини. Это рассказ о народе-бого¬борце (Быт 32:28) и о Человеке, убитом на кресте...
О всех религиях мира можно сказать, что они созданы на¬родами. О религии Израиля этого сказать нельзя: из текстов Ветхого Завета один вывод следует бесспорно: перед нами ре¬лигия, навязанная народу.
Пророки и хранители их записей обратились к народу на привычном языке мифа, чтобы возвестить о Боге, которого мифы не знали. Отстранение сознания людей от языческих привычек, то есть демифологизационный проект, библейские писатели, как можно судить, осуществляют тремя путями:
умолчание, занижение (профанирование того, что для мифа сакрально), переосмысление.
1. Умолчание
В любой области человеческого творчества есть свои зако¬ны. Есть они и в религиозном творчестве человека. Если бы Библия была лишь памятником человеческого творчества — за¬коны мифотворческого мышления сказались бы уже на первых, наиболее архаичных ее страницах. Но Библия живет по каким-то своим, иным законам.
Например, в любой языческой мифологии история звезд, планет, созвездий занимает половину сакральных преданий. Но Бытописателя звезды не интересуют — ведь человек живет на земле. "В начале со-творил Бог небо и землю", — начинает Моисей1. Но уже следующий стих забывает о небе — "земля же была безвидна и пуста". Почему за¬быто о небе? Ведь о нем можно поведать так много интересного. На¬пример, о созвездии Большой Медведицы: "Живет до сих пор сага о Гесер-хане: «Гесер-богдохану посылается семь голов, отрубленных У
Позволю себе обратить внимание библеистов-текстологов на то, что пока существует в библеистике словосочетание Пятикнижие Моисеева (подразуме¬вающее, что Пятикнижие исходит от Моисея) и пока стоят в Евангелии слова Христа, подтверждающие духовное авторство Моисея, сохраняется право имено¬вать Бытописателя Моисеем, по крайней мере, в неспециальных работах. Язык специалистов — дело особое, но и астроном, говорящий по-русски, вынужден говорить солнце всходит и заходит, хотя он и знает, что это не совсем точно.
семи черных кузнецов, а он эти семь голов варит в семи медных кот¬лах. Делает из них чаши, оправляет эти чаши серебром. И так из семи голов вышло семь чаш, которые Гесер-хан наполнил крепким вином. После этого он поднялся к мудрой Манзал-Гормо и отдал ей эти ча¬ши и угостил ее. Но она взяла эти семь чаш из семи голов черных кузнецов и бросила их в небо. И образовали семь чаш созвездие До-лон-Обогод (Большую Медведицу) и сторожит оно сроки». Как заме¬чательно влиты символы в эти неясные и как бы лишенные значения слова, связывающие Гесер-хана с семизначным созвездием Севера", — пересказывает Н. К. Рерих предания монголов1. А его супруга раз¬рабатывает собственную звездную мифологию: "Сатурн был перво¬родным сыном Сириуса и братом-близнецом Урана. Но ярый Уран уявился Владыкой солнечным и стал соперником Сатурна. Сатурн оявился потом самым блестящим и страстно напряженным Солнцем, много обширнее Урана, в силу поглощения им многих солнц, комет и лун. Он стал самым прекрасным солнцем, но пустоцветом, из-за от¬сутствия в нем космического магнетизма, который необходим для правильного развития солнечной системы. И он был смещен Ураном. Люцифер имел в своем организме все особенности состава Сатурна и яро развил мощь уплотнения тонких оболочек. Тем самым он способ-ствовал развитию интеллекта и уявился на гордыне, стал мощным со¬перником Урана. Но Уран обладал высшими вибрациями и приобрел высшее знание. Солнечный Иерарх Урана вместе с Люцифером ояви-лись на Земле — и Уран стал соперником Люцифера. Он оявился на призыве нового Солнца, ставшего центром нашей солнечной систе¬мы — и Сатурн должен был отойти"2.
Но ни созвездия, ни планеты, ни даже Млечный путь не присутствуют в Шестодневе. Смысл библейской религии в том, чтобы соединить людей непосредственно с Творцом, который создал весь космос и поэтому радикально отличен от любых "космических иерархий". Поэтому Откровение изначально та-буирует собственно космологические разговоры. Космология
\Pepux Н. К. Алтай-Гималаи. Путевой дневник. Рига, 1992, с. 252. ^з письма Е. И. Рерих в Харбин, полученного там 17.11.53. Публикация:
Рерих Е. И. Огонь неопаляющий. М., 1992, ее. 76-77. Известны ли эти пассажи космонавту Г. М. Гречко, подписывающемуся как "представитель рериховского движения" под "торжественными заявлениями" против "клеветников": "Мы, представители рериховского движения, торжественно заявляем, что не дозволим алостным хулителям-клеветникам порочить то, чем жив дух нашего народа — его устремления к Свету, Красоте и гармонии! Потому мы встаем ныне единым фронтом в защиту великого духовного наследия нашей Родины! Мы требуем остановить клеветников газеты «Сегодня», отдавшей свои страницы хулителям, в этот год Памяти светлых подвижников Духа! — 27.11.1994. Летчик-космонавт Г. М. Гречко, Л. В. Шапошникова, О. В. Румянцева, Н. А. Тоотс..." (Дельфис. 1995, № 1 (3), с. 85)? Не должен ли Центр управления полетов превратиться в Центр по связям с дхиан-коганами Солнечной системы?
Библии не нуждается в иерархии космических посредников. Вот один из важнейших мотивов проповеди Моисея: не мир породил человека, и, значит, не в рабстве миру человек должен проводить жизнь. Космогония Моисея — это запрет на идоло¬поклонство: в тварном мире нет ничего такого, что было бы выше человека. У мира и человека — один общий исток, у них общий Господь, и, значит, мир не может претендовать на гос-подство над своим сослужителем... Человек должен увидеть в природе не свою мать, а свою сестру. Позднее, в V веке свт. Кирилл Александрийский скажет, что само море расступилось перед Моисеем и Израилем, — "узнав своих сорабов"1.
Космогонический рассказ Моисея — это не "репортаж с места события", а религиозная проповедь. Цель этой пропове¬ди — отмести любые поползновения поклониться "твари вмес¬то Творца" (Рим 1:25), подчинить себя кому бы то ни было, кроме Бога. Недолжное послушание — это нарушение изна¬чальной иерархии бытия. Подчинение человека кому бы то ни было, кто не есть Творец — искажение Божьего дела. "Non serviam!" — "не стану служить!" — вот что должен выкрикнуть в лицо всем космическим стихиям человек, освобожденный благовестием Моисея.
Религия — связь человека с Богом, с Тем, Кто изначала создал космос и человека, а не с чем-либо появившемся в кос¬мических пространствах. Между Богом и миром нет навязчиво¬го посредничества "эонов", "астралов", полубогов и эманаций. Зачем нужно это умолчание о космических силах — хорошо видно из обратного: там, где они привлекают к себе внимание, религия исчезает. По справедливому замечанию Н. Бердяева, "в сущности и теософии и антропософии следовало бы назы¬ваться космософией"2 До Бога здесь уже не докричаться; Он просто неинтересен страннику по астральным лабиринтам. Языческий мир всегда пытался навязать христианству свою космологию, заполнить пространство межцу Богом и человеком всевозможными зонами, сефиротами, планетами и т. п.
Мир поистине прекрасен. Он может быть источником ре¬лигиозных переживаний, но не предметом религиозных чувств. Странствуя по миру, человек рискует "в великолепии видимого потерять из виду Бога"3. И язычество всегда пыталось внед¬риться и навязать поклонение твари именно через космологи-
\Cв. Кирилл Александрийский // Деяния Вселенских соборов. Т. 1. Казань, 1859, с. 639.
2Бepдяeв Н. А. Учение о перевоплощении и проблема человека // Переселе¬ние душ. Париж, 1936, с. 68.
^Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. СПб., б. г., с. 400.
ческую фантастику. Что в результате получается и как далеко оно отстоит от Библии — видно из трудов Блаватской-Рерихов (эти суррогаты, равно далекие и от традиции Вед, и от тради¬ции Библии, в постатеистической России почему-то принято считать "духовной мудростью").
Поэтому рассказ о творческом Слове прежде всего стре¬мится удержать человека от мифологизации того, что всего лишь вторично по отношению к творческому Fiat!l. По слову свт. Григория Нисского, "Моисей везде обезопашивает наш ум, чтобы ни одного из существ не представлял себе состояв¬шимся без Бога, но удивление каждому из сотворенных су¬ществ возводило его к Сотворшему"2.
Поэтому в космологии христианское богословие использует тактику "выжженной земли": оно само не формулирует космо¬логических систем, но и не допускает их навязывания извне. Чтобы не принять языческую, религиозно окрашенную космо¬логию, христианский мир в конце концов выработал свой, ра¬дикально безрелигиозный способ познания мира — науку3.
Поскольку книга Бытия возвещает о Боге, она не знает богов. В повествовании книги Бытия нет теогонии, нет порож-
^Fisu (лат.) 'да будет!'.
lCвm. Григорий Нисский. О Шестодневе // Творения. Ч. 1. М., 1861, с. 30.
Именно борьба Церкви с язычеством привела ее к утверждению принципов эмпирического исследования. Движение схоластики к эмпиризму было не ее распа-дом, а ее логическим завершением: оказалось необходимым показать философскую недоказуемость и логическую недостоверность тех греческих и арабских концеп¬ций, которые противоречили библейскому богословию. Нужно было через эм¬пиризм уйти от Аристотеля, от его привычки ставить на место причин термины, находя для каждой новой ситуации лишь новое "качество", новый термин. Именно против Аристотеля, а не против Библии была направлена знаменитая бритва Оккама: "не умножай сущности без необходимости". Бытие Бога как Творца было для Оккама жесткой необходимостью и никак не могло подлежать сокращению. А вот аристотелевско-платоновская привычка при каждом случае разрешать лишь языковую, а не физическую проблему была отрезана. Псевдо¬знание "естественной теологии" было отброшено — но это в частности означало и усиление роли Откровения. Космобоязнь христианской мысли, боязнь воз¬рождения язычески-религиозного отношения к космическим стихиям побуждала христианских мыслителей настойчиво демифологизировать их, лишать души и воли и тем самым все более и более приближала космические пространства, то есть все пространства, наполняющие мир в промежутке между Творцом и миром людей — к простой механике. Тогда и произошел переворот в объяснительной технике: вместо "зачем" стал задаваться вопрос "почему".
Античная метафизика была изжита в средние века и побеждена эмпиризмом потому, что Церковь не желала конкурировать с метафизикой. В своей антифи-лософской работе мысль богословов неизбежно искала иных опор, иных методов рассуждения. Подробнее этот вопрос освещен в главе "Церковное предание и рождение научной традиции" в моей книге "Традиция. Догмат. Обряд" (Клин, 1994).
дающих и истребляющих другу друга богов, в своей схватке в конце концов скатывающихся до появления материального мира. Не браки богов и не муки рождения стоят у изголовья нашей вселенной. В Шестодневе нет мотива демиургического брака. Вроде бы название книги "Берешит" настраивает на книгу родословий, но это необычная генеалогия: именно рож¬дений здесь и нет, а есть — творения. У Ягве — в отличие от демиургов мифологий — нет антагониста. В христианском бо-гословии слово "рожденный" является антонимом слова "сотворенный". И, как бы расчищая почву для приятия чело¬вечеством истины о Единородном Сыне, первые слова Библии отвергают идею демиургического брака. Мир не рожден Богом, и поэтому Того, о Ком будет сказано как о Сыне, нельзя будет воспринимать как тварь. То, чего нет в Шестодневе Моисея, можно выразить словами ап. Павла: мифов и бесконечных ро¬дословий (см. 1 Тим 1:4).
Отсутствие теогонии настолько непривычно, что даже во времена бл. Феодорита Киррского первый вопрос, возникав¬ший у слушателей, был — "почему писатель повествованию о создании вселенной не пред поставил богословия?". Второй же вопрос — "почему Моисей не упомянул о создании ангелов?". Третий вопрос — "прежде ли неба и земли стали существовать ангелы или вместе с ними приведены в бытие?" (ответ:
"подобные вопросы считаю лишними"1).
Нет в Библии и сюжетов теомахии. Даже свет и тьма — основные противоположности языческой метафизики — по¬добно Исаву и Иакову, выходят из одного источника. Тьма не домирна, не противоположна Божию творению, но составляет его часть — "день един"2. Начало мироздания ничем не обе¬щает грядущей вселенской войны: "Я образую свет и творю тьму" (Ис 45:7). Не в результате протокосмической битвы сло¬жился мир. У Ягве не было врагов, из трупа которых он по¬строил бы космос. Хоть и полемичен тон пророков — все-таки творение для них не есть битва. Земную воинственность Из¬раиля они не проецируют на космогонические времена. Ягве не сражается с языческими богами. Собираясь на битву с фи¬листимлянами, нельзя взять пример с Ягве и уподобить свой предстоящий поход битве демиурга с драконом. Для мифологи¬ческого мышления это очень значимое, хотя и странное об-стоятельство: любое земное событие должно иметь прототип в
\Бл. Феодорит Кчррский. Изъяснение трудных мест Божественного Писания по выбору // Творения. ТСЛ, 1905, ее. 7-9.
^'Никто да не позволит утверждать, будто бы иной Творец света, а иной Творец тьмы". — Св. Кирилл Иерусалимский. Огласительные беседы. М., 1855, с. 128.
мифе, в том числе и война; поэтому в любом пантеоне так не¬обходим бог-драконоборец. Но Ягве, благословляя евреев на священные войны, Сам не дает пример такой войны. Хоть и призывает Он Израиль отвращаться от языческих богов — но Сам не вступает с ними в схватку. И, значит, необходимость земных войн не вечна.
Мир, в котором на шестой день предстоит появиться чело¬веку, не имел в своей истории "ужасньк семейных преданий". Космос первой главы Бытия доносит до нас двойное свиде¬тельство: весь мир свидетельствует о едином Боге, а Бог свиде¬тельствует о всем Своем творении: "Добро зело". По Гесиоду, "дети, рожденные Геей-Землею и Небом-Ураном, были ужас¬ны и стали отцу своему ненавистны с первого взгляда" (Теогония. 155). Но Бог Моисея не дезавуирует созданный им мир. Наш мир начинается со света. Космос (слав. "свет"), как и икона, пишется "на свету"1, а не на крови...
Не менее важно отметить, что в Шестодневе нет мистики царственной власти. Происхождение полномочий царя (напри¬мер, фараона) очень важяо для мифологического мышления, которое остро переживает таинство власти. Фараон или импе¬ратор ближе к миру богов, чем обьганые люди, и надо объяс¬нить меру и причину этой его чудесной близости. Космогони¬ческий миф должен объяснить структуру известного человече¬ского мира, в том числе — и мира социального. Поэтому кос-могония естественно переходит в социогонию. В Шестодневе и во всей книге Бытия нет царя, нет государственной проблема¬тики. Это можно объяснить исторически: у евреев не было своего государства в пору их бегства из Египта. Но нельзя все же не заметить и не оценить этой особенности первой книги Библии: освящение космического порядка не включает в себя необходимым образом освящение государства. В отличие от Египта, где мир божественного творения венчается утвержде-нием фараона в его полномочиях, библейское "хорошо весьма" не приложимо ни к какому общественно-государственному устройству.
Чтобы было понятно, о сколь многих интереснейших вещах умалчивает Шестоднев, надо сопоставить его хотя бы с религи¬озно ближайшей к нему исламской гипотезой миротворения:
"В начале был Бог, и наряду с Ним ничего не было. Затем Все-вышний вознамерился создать мир, чтобы облагодетельствовать твари милостью Своей. Первой вещью, сотворенной Богом, была Сокро¬венная, или Хранимая Скрижаль. Созданная из белого жемчуга и по-
^ияюще-золотое пространство иконы, которое сегодня называют "фоном", у иконописцев зовется просто "светом".
крытая двумя рубиновыми пластинами, Скрижаль столь обширна, что длина ее равна пространству между Небом и землей; шириной же своей она может охватить расстояние между Востоком и Западом.
В этой небесной книге хранится прообраз Корана, а также других ниспосланных Богом священных писаний. В ней Господом велся счет всякой вещи. В ней предвещано возникновение всех будущих вещей и свершение всех грядущих событий.
Ддя письма на Скрижали Бог сотворил Перо (Калам) — то самое Перо, которым Всевышний клянется в начале 68-й суры Корана и именем которой она названа. Перо было создано из драгоценного камня, а чернилами для него послужил чистый свет.
— Начертай! — повелел Всевышний только что сотворенному Пе¬ру. — Что же мне начертать? — затрепетало Перо. — Судьбу, предоп¬ределенную (кадар) всем тварям, — был ответ.
И Перо принялось записывать на Скрижали все, чему предстояло свершиться до конца света. Так Скрижаль заполнялась, Перо истон¬чалось, кому-то выпадало счастье, а кому-то — несчастье.
Скрижаль и Перо появились за тысячи лет до остальных созда¬ний. Один из хадисов! уточняет: «Бог предначертал судьбы тварей за 50 000 лет до сотворения небес и земли». Однако, исходя из другого хадиса, некоторые авторы заключают, что Скрижаль возникла вслед за Троном: «За 2 000 лет до творения Бог сделал запись и возложил ее на Трон».
После Скрижали и Пера Всевышний сотворил Белую Жемчужину, толщиной в семь небес и семь земель вместе взятых. Она имела 70 000 языков, каждый из которых благословлял Бога на 70 000 наречий.
Бог призвал к Себе Жемчужину. От зова Его та задрожала, да так, что превратилась в текучую, струящуюся Воду.
Полагают, что все вещи в какое-то время дня или ночи преры¬вают славословие Творцу. Одна лишь Вода ни на миг не перестает возносить хвалу Господу, постоянно пенясь и волнуясь. Потому-то и дал ей Бог превосходство над остальными тварями, обратив ее в ис¬точник и начало их жизни: «Из воды Мы создали все живое» (21,30).
Чтобы нести Воду, Бог сотворил Ветер (Воздух), наделив его не¬исчислимым множеством крыльев.
На водной глади Господь поместил Свой Трон. Это величествен¬ный престол, который охватывает небеса и землю. В сравнении с ним все семь небес и все семь земель, вместе взятые, уподобились бы крошечному колечку, затерянному в бескрайней пустыне. На Трон Господь взошел после создания Неба и Земли.
Каб аль-Ахбар рассказывает, что как-то раз Трон, сильно возгор¬дившись своими громадными размерами, подумал: «Бог не создал ни¬чего более величественного, чем я!». И зашевелился. Тогда Бог сотво¬рил громадного змия, который, обвив накрепко Трон, не отпускал его.
Для обозначения Трона употребляется два различных термина — Арш и Курси. Однако многие мусульманские авторы различают между
^адис — сказание о жизни Мохаммеда. Доступно только для пользователей
Администрация сайта
Награды пользователя
загрузка наград ...
|
| |
|
  |
