Essentials

Канонических запретов на богослужение на родном языке в Православной Церкви не существует, по¬этому нет ничего непозволительного в том, чтобы перевести богослужение и на русский язык. Однако “все мне позволи¬тельно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает” (1 Кор. 10, 23). Эти апостольские слова вынуждают нас задуматься над всеми духовными последствиями такого пе¬рехода.
Роль славянского языка в рус¬ской культуре такова, что благодаря славянскому языку было обеспечено единство русского языка и русской культуры:
- во-первых, славянский язык замедлил процессы разделения русского языка на диалекты, которое было бы неизбежным (например, в относительно небольшой стране, как Италия, жители юга с трудом, а то и вовсе не понимают северных итальянцев, что уж говорить о наших российских просторах). Упразднение славянско¬го языка как богослужебного приведет к тому, что вместо од¬ного русского языка в богослужении появятся разные бого¬служебные языки;
- во-вторых, славянский язык замедлил процессы истори¬ческого развития русского языка. Славянский язык был исторической памятью русской культуры, объединял поколения верующих в одной молитве. Есть такое понятие: намоленная икона. Перед такой иконой тысячи и тысячи верующих мно¬гих поколений возносили благодарения, каялись в грехах, изливали просьбы. Таким же намоленным является и церковнославянский язык. Славянский язык есть наша словесная икона, поэтому хранение славянского языка должно быть правилом Русской Православной Церкви. Догматически это можно обосновать так же, как и иконопочитание: как там мы поклоняемся не доскам и краске, а в видимом образе почитаем невидимый Первообраз, так и тут мы поклоняемся не звукам и грамматическим формам, а в слышимом образе поклоняемся неслышимому Первообразу.
Осуждение трехъязычной ереси означает, строго говоря, только лишь то, что нет и не может быть ограничения на количество языков, способных выра¬зить богооткровенную истину. Но язык, действительно ее выразивший, тем самым становится священным. И надо ска¬зать, что такие языки всегда в большей или меньшей степе¬ни отличаются от разговорного языка народа.
Язык — это не просто средство человеческого общения, язык — это среда богообщения. Уничтожение этой среды было одним из элементов общего замысла безбожной власти, включавшего в себя уничтожение икон, разрушение храмов, то есть всего того, посредством чего православный христиа¬нин привык общаться с Богом. Декретом Ленина церковно-славянский язык перестал быть предметом школьного обучения. Выросли поколения, не знающие этого языка.
Отсечение славянского языка изменило языковую ситуа¬цию в целом: исчез священный язык — и изменилась иерар¬хия языковых ценностей, сместились все акценты и пропор¬ции: матерная брань, всевоз¬можные жаргоны, сальный юмор стали обычным явлением не только на улице, но и в литературе. И самое ужасное заключается в том, что все это стремится стать нормой языкового употребления. У нас постепенно образовался убо¬гий “совковый” новояз, шедеврами которого можно наслаж¬даться, открыв номер “Московского комсомольца” и тому подобных изданий.
Сегодня в Русской Православной Церкви находятся священники, упраздняю¬щие церковно-славянский язык в богослужении. Славянский язык лишается своего последнего убежища — храма. Воисти¬ну, дело Ленина усилиями таких священнослужителей жи¬вет и побеждает. Рассмотрим основной и единственный аргумент сторонников такого нововведения: славянский язык непонятен! Этот аргумент яв¬ляется выражением требования: сделайте мне удобно!
Что можно сказать на это? Непонятность эта рождена не славянским языком, а невоцерковленностью. То, что было для нашего народа дорогим, что народ почитал как святыню, в чем видел красоту, то стало сейчас непонятным, чужим, требующим изменения. Как же оживить, на первый взгляд, мертвые буквы церковно-славянского языка? Сердечным горением, искренней молитвой! Непонятность богослужебного языка по большей части мнимая, и сетования на его непонятность изобличают в христианине ленивого раба, не пожелавшего приложить и малого усилия для того, чтобы приобрести со¬кровище.
Вековой духовный опыт наших отечественных подвижников благочестия не только освятил весь строй богослужения, но и показал, что славянский язык является совершеннейшей формой для выражения молитвенных состояний. В молитве важно вовсе не рассудочное понимание текста молитвы, не знание каждого слова и дословный перевод, а жизнь сердца в Духе Святом, который запечатлен в наших богослужебных текстах. Читая их гораздо легче избавиться от посторонних мыслей и суетных воспоминаний, гораздо удобнее заключать ум в слова молитвы и молиться нерассеяно. Это утверждение приводится не из отвлеченных рассуждений, а на основании духовного опыта тех людей, которые вели духовную жизнь и достигли вершин святости.
На основании сказанного можно сделать следующие вы¬воды:
1) славянский язык есть словесная икона. Он должен быть признан такой же святыней Русской Право¬славной Церкви, как многие храмы и иконы. На пастырях лежит ответственность обучать детей и взрослых основам церковно-славянского языка, который является разговорным и живым языком нашего общения с Богом;
2) хранение славянского языка должно быть правилом Русской Православной Церкви; догматические основания для этого, в сущности, те же, что и для иконопочитания;
3) должно быть продолжено научное исследование исто¬рии славянской Библии и ее критическое издание для обо¬снованных предложений по усовершенствованию языка пе¬ревода;
4) необходимо расширить издание книг на славянском языке, причем издавать их нужно с лингвистическими ком¬ментариями, но без параллельного перевода (кроме учебных текстов), печатая их кириллицей, а не гражданским шрифтом (славянские тексты, набранные гражданским шрифтом, про¬изводят такое же впечатление, какое производил бы иконос¬тас, в котором вместо икон — их черно-белые фотокопии).
И тогда церковно-славянский язык, благодаря благоговейному и разумному отношению к нему, может стать не только началом более глубокого понимания богослужения, но и молитвенного участия в богослужении всех прихожан.